Моя мама четыре года провела в немецких концлагерях. Из огромной семьи — клана — она потеряла всех: отца, моего деда, сестер, братьев, дедушку, бабушку. Остались в живых только её мама — моя бабушка — и она сама.
Это было так страшно, что ни бабушка, ни мама почти никогда не говорили о том времени, старались не вспоминать. Мама не смотрела фильмы о Холокосте, не читала книги. Она всегда повторяла: “Ни один фильм, ни одна книга даже близко не могут описать ужас который мы пережили.”
Мы жили в Ленинграде. В начале 90-х полки магазинов опустели. В универсамах была гнилая картошка, грязная морковь, и 3-х литровые банки с маринованными кабачками. Порой мы не могли даже купить молока для моего маленького сына.
Однажды наша соседка показала нам вырезку из газетной статьи. Там говорилось, что бывшие узники концлагерей и гетто теперь приравниваются к ветеранам войны и блокадникам: они могут получить те же льготы и пособия. Среди льгот упоминались продуктовые наборы. Для того чтобы получить продукты, надо было пойти в жилконтору и заполнить какие-то бланки.
Я стала уговаривать маму пойти и заполнить эти бумажки.
Но… “Неудобно, неприлично идти и просить” — отказывалась мама.
— Почему неудобно? Государство само издало этот закон!
— Я никогда ничего не просила. Некрасиво.
— Но почему?!!
— Стыдно.
Однако, в конце концов я её уговорила: “А вдруг в наборах будет сухое молоко или сгущёнка — мы сможем Саньке кашу варить.”
И вот мы входим в нужную комнату в нашей жилконторе. За столом сидит милая девчушка лет восемнадцати-двадцати. Моя мама смущаясь и запинаясь пытается объяснить почему мы здесь. “Война, гетто, наборы…”
Девушка смотрит на нас. Сначала спокойно, даже как-то снисходительно. И вдруг она меняется в лице — глаза становятся маленькими, злобными, исчезает улыбка.
”Напридумали тут всяких лагерей, а теперь МЫ им тушёнку и зелёный горошек должны давать!” — с негодованием произнесла она. “Ишь как устроились!”
В этот момент я взглянула на маму. Её лицо было абсолютно белое — будто вся кровь ушла из него. Глаза широко открыты и полны страха. Она молча смотрела на ту которая что-то там ещё говорила.
И тут я закричала. Никогда раньше (да и потом тоже) я не кричала на человека так как кричала на ту особу. А затем мы вышли из комнаты. Продуктовые наборы мы, конечно, так и не получили.
Через полгода наша семья уехала в Америку.
В Нью-Йорке наши друзья как-то рассказали нам, что людям пережившим Холокост Германия выплачивает пожизненную пенсию. Эти же друзья подсказали куда можно обратиться чтобы заполнить нужные документы. Они добавили, что очень многие их знакомые уже получают эти деньги. Что волокиты нет никакой, и что всё работает с немецкой точностью.
Я тут же поехала в оффис, который находился в Манхеттене, заполнила все необходимые документы, и мы стали ждать ответа.
Время шло. Месяц, три, полгода, год. Наконец, я отважилась позвонить и спросить почему так долго нам не отвечают.
И тут нас огорошили — женщина очень вежливо, извиняясь, объяснила:
— Очень многие наши бывшие сограждане обманывали, придумывали фальшивые истории, чтобы получить пенсию. Поначалу Германия доверяла всем на слово, но потом обман раскрылся. Теперь нужны доказательства, что вы были узником концлагеря.
— Но какие доказательства у нас могут быть?! Немцы не выдавали справок, перед тем как вести на расстрел или заживо сжигать в закрытом сарае!…
— Я понимаю вас, и искренне сочувствую, но сейчас такое правило.
— Но это не честно! Моя мама действительно была в лагере четыре года, всех там потеряла...
— Понимаю, но… — Тут моя собеседница на секунду задумалась.
— Знаете, не думаю, что вам это поможет, тем не менее… В Вашингтоне, в музее Холокоста работают молодые девочки и мальчики, волонтёры. Они ездят в страны Европы, разыскивают немецкие архивы, собирают информацию о лагерях и гетто. Я вам дам телефон, позвоните. А вдруг.
В тот же день я позвонила в Вашингтон. Прошло более двадцати лет, а я до сих пор помню имя молодого человека с которым говорила — Вадим Алтцкан. Я рассказала ему нашу историю.
— Я посмотрю наши архивы. Ничего не могу обещать. Нацисты действительно “не выдавали справок”. Если что-то найду, дам вам знать.
Я положила трубку.
Мой опыт советского человека подсказывал мне, что никто ничего делать не будет, никто никого не будет искать, что это была вежливая отговорка, что не судьба…
Наутро где-то в одиннадцать я, как обычно, позвонила с работы домой — убедиться, что всё там нормально.
— Мила, представляешь, кто нам звонил?!!
— ??
— Мальчик из Вашингтона, из музея. Он нашёл копию списков из одного из лагерей. (Всё-таки “аккуратная” нация эти немцы).
Там фамилия бабушки. Рядом написано: 1 ребёнок. Он сам уже отправил эту копию в Германию, в Нью-Йоркский оффис, и одну копию нам. Он сказал, что этого документа достаточно.
Через месяц моя мама начала получать немецкую пенсию.
Однажды меня спросили:
— Вы в Америку за деньгами приехали?
— И за ними тоже. Но, главное, нам никогда не надо будет жить рядом с “милой” девушкой из жилконторы.
P.S. Свои первые три чека моя мама отправила в Вашингтон, в Музей Холокоста.
Recent Comments